Давайте-ка мы с вами все же ближе познакомимся с паном Иловецким.
Мацей Иловецкий/Maciej Iłowiecki, wlast. Tadeusz Maciej Ilowiecki (род. 1935) – польский журналист и публицист, преподаватель высшей школы.
Окончил химический факультет Варшавского университета по специальности биохимия, но с 1959 года переключился на журналистику. Работал в ряде редакций периодических изданий (рядовым сотрудником, начальником отдела, комментатором, главным редактором и т.д.), в том числе еженедельника «Polityka» (до декабря 1981), ежемесячников «Problemy» (1974 – 1990), «Spotkania» (в 1990 – 1992 гг. на посту главного редактора), «Wiedza i życie» и др. Публиковал научно-популярные статьи и эссе, кроме указанных периодических изданий, также в газетах и журналах «Tygodnik AWS», «Fantastyka», «Odra», «Nowa Europa», «Rzeczpospolita», «Nowy Dziennik», «Zeszyty historyczne», «Nowe Państwo», «Ethos», «Przegląd Techniczny» и др.
Преподавал основы теории и этики средств массовой информации в ряде высших учебных заведений (в том числе в Университете им. кардинала Вышиньского, католических университетах в Трнаве и Ружомбероке (Словакия)).
В 1989 году принимал участие в переговорах за Круглым Столом в качестве эксперта независимого профсоюза «Солидарность», был вице-председателем подпольного SDP (Союза польских журналистов), председателем SDP (1993 – 1994), заместителем председателя KRRiT (Национального совета радио и телевидения) (1993 – 1994), председателем Фонда Информационного центра Центральной и Восточной Европы (1990 – 1995), председателем Совета по делам средств массовой информации при Президенте Польской республики (1993 – 1994), членом Совета этики средств массовой информации (2004 – 2011).
Сооснователь Общества поддержания и укрепления науки, член Совета этики в науке при президиуме Польской академии наук. Награжден Офицерским Крестом Ордена Возрождения Польши (2014).
Мацей Иловецкий написал и опубликовал более десятка книг, посвященных популяризации науки, а также проблемам средств массовой информации и журналистской этики, в том числе «Nasz wiek XX/Наш XX век» (1969), «Nowy, niezbyt wspaniały świat/Новый, не слишком дивный мир» (1974), «Dzieje nauki polskiej/История польской науки» (1981),
«Z tamtej strony lustra/С той стороны зеркала» (1987), «Niepokój dwutysięcznego roku/Беспокойство двухтысячного года» (1989), «Figle naszego świata/Шалости нашего мира» (1992),
«Media, władza, świadomość społeczna/Средства массовой информации, власть, общественное сознание» (1999), «Kronika przypadków publicznych/Хроника общественных событий» (2000), «Okręty na осеаnie czasu: historia nauki polskiej do 1945 roku/Корабли в океане времени: история польской науки до 1945 года» (2001),
«Krzywe zwierciadło: o manipulacji w mediach/Кривое зеркало: о манипуляциях в средствах массовой информации»(2003), «Pilnowanie strażników. Etyka dziennikarska w praktyce/Присмотр за стражами. Журналистская этика на практике» (2011), «Gen Boga: 53 podroże umyslu/Ген Божий: 53 путешествия мысли» (2011).
Ну что ж, из представленного списка книг видно, что пан Мацей сумел-таки реализовать значительную часть тех своих замыслов, о которых шла речь в интервью. Но он всегда был и остается стойким бойцом и великим тружеником. Дай Бог ему здоровья, еще долгих лет жизни, творческих успехов и удачи во всех его делах и начинаниях!
13. В этом номере публикуется окончание интервью, взятого Мацеем Паровским у Мацея Иловецкого. Начало см. в предыдущем номере журнала.
ЩЕЛИ (ч. 2)
(Szczeliny – 2)
Мацей Паровский: Сайентизм – это слово звучит как эпитет. Но сегодня почти все открещиваются от сайентизма. Вместо этого говорят о новом стиле научной деятельности, новой парадигме. И что это за парадигма?
Мацей Иловецкий: Действительно, мы подходим к тому, что ученые называют сменой парадигмы современной науки. Изменяется подход к науке, к ее методологии, к целям и ограничениям, которые видят перед собой ученые.
Я попытаюсь пояснить сказанное, но перед этим хочу хотя бы коротко воздать хвалу науке и ответить на вопрос, почему я считаю ее одной из лучших систем знаний о мире. Дело в том, что наука – единственная из всех возможных человеческих систем, которая занимается самоверификацией, то есть сама ищет в себе ошибки, выслеживает их, исправляет и находит в этом удовлетворение. То есть тут не надо никого призывать со стороны, не надо никого свергать, не надо устраивать революций. Такова попросту суть науки. И ныне мы приближаемся к новому ее истолкованию. Речь идет не только о методологии науки, но и об ее видении, о ее философии, о модели – вот именно о парадигме. О модели научной деятельности, показывающей, что хорошо, а что плохо – сообщества ученых время от времени создают такие всеобъемлющие модели, это как бы висит в воздухе. Божествами предыдущей парадигмы, которой мы еще частично связаны, были Факт и Эксперимент. Перед ученым ставилась задача поиска фактов; всестороннего и объективного их рассмотрения и экспериментального подтверждения; формулирования гипотезы или теории. Говорилось и предполагалось, что ученый беспристрастен, объективен, стремится к познанию истины, для чего и ведет эксперимент, не склоняясь лишь к подтверждению заранее предположенного результата. Таковой была модель, парадигма науки, начиная где-то от Галилея, и я совершенно не хочу ее критиковать, потому что она прекрасно себя оправдывала, чему мы и обязаны расцветом европейской цивилизации.
Мацей Паровский: Оправдывала, но перестала оправдывать? И ученые в рамках этой самой самоверификации решили от нее отказаться. Или только что-то в ней подвергнуть сомнению?
Мацей Иловецкий: Ну, это как бы явилось результатом развития самой науки. Ученые пришли к выводу, что дела обстоят несколько иначе. Нет ни независимых ученых, ни независимой информации. Ученый подходит к природе с некоей определенной концепцией. И, исходя из этой концепции, ставит внешне объективный эксперимент. То есть, на первом месте стоит теория. Факт следует за теорией. Всегда есть система из двух элементов: исследователь и исследуемое. То есть мы исследуем не природу, а как бы ее видимость; то, что частично сами закладываем в нее, когда априори теоретизируем. А может быть, природа – это нечто иное? Постепенно возникают вот такие вот сомнения. Есть, например, некоторые эксперименты, которые не удается повторить при тех же условиях, но из этого вовсе не следует, что их результаты не представляют собой никакого интереса… Таким образом как бы изменяются критерии научной истины. Кроме того – и это следует из всех физических, биологических, химических экспериментов – мир представляется нам сегодня скорее мыслью, чем машиной. Скорее идеей, чем вещью. Подобно, возможно, тому, как представлял его себе Платон. Современные физики часто вспоминают о Платоне, от которого, с другой стороны, произошли все эти так называемые идеализмы.
Мацей Паровский: Вы имеете в виду специалистов в области атомной физики, квантовой механики? На уровне атома, элементарной частицы, кванта действительно утрачивается уверенность в том, о чем мы говорим – о частице или об описывающем ее уравнении. Однако нова ли такая парадигма? Ведь описывающему это явление принципу неопределенности Гейзенберга уже 60 лет стукнуло.
Мацей Иловецкий: Действительно, я имел в виду микромир, в котором все это проявляется наиболее выразительно, но ученые начинают подозревать, что то же самое относится и к макромиру, вообще к всеобъемлющим космологическим процессам. Сейчас говорят, например, о том, что более реальна «возможность бытия», чем само бытие. Астрономы и физики вводят сегодня, например, понятие «беременности вакуума». Мы, воспитанные в условиях прежней парадигмы, считали, что вакуум, пустота – это НИЧТО. А это не так. Эта самая наша пустота КАКИМ-ТО ОБРАЗОМ содержит пространство и время (те самые пространство и время, которые родились в момент Большого Взрыва, поскольку до того их не было…), но прежде всего – какие-то ПОТЕНЦИАЛЬНО находящиеся в ней частицы, какую-то материю. Такое представление – отнюдь не копия разных так называемых субъективных идеализмов. Эта «беременность» пустоты проистекает из исследований. Я веду к тому, что мир, как природное явление, может оказаться таким миром, в котором резко изменяются границы между возможным и невозможным. Например, НЕЧТО может появиться из НИЧЕГО, потому что это НИЧЕГО было потенциально им беременно. В том мире, который мы только начинаем открывать, может оказаться, что СЛЕДСТВИЕ воздействует на ПРИЧИНУ. Или что вероятность какого-то события важнее самого этого события. Это кажется чем-то непонятным, чем-то неслыханным, о чем неизвестно даже как говорить, поскольку мы только ищем (или изобретаем) язык для такого разговора.
Мацей Паровский: Следствие воздействует на причину? Фантастов не удивишь таким парадоксом. Ведь они имеют понятие о путешествии во времени и фантастической дилемме прадеда, убитого правнуком.
Мацей Иловецкий: Согласен. Ученые подозревают, например, что во вселенских масштабах Прошлое, Настоящее и Будущее могут сосуществовать, то есть существовать в одно и то же время. Ну и конечно, все что существует – это концепция так называемого холизма – взаимосвязано. Тем временем современная наука, наука старой парадигмы, приучила нас к разрезанию мира на кусочки и исследованию каждого кусочка в отдельности. Это казалось правильным, поскольку облегчало познание. И вот теперь обнаруживается, что все существующее это некое НЕРАЗДЕЛИМОЕ целое. Само выделение какого-то элемента изменяет суть вещей и наш взгляд на эту суть.
Мацей Паровский: Все это подводит нас снова к идее представленного нам религией Творца, неразрывно связанного со Своим творением.
Мацей Иловецкий: Да, но какой религией? Научная беспристрастность и журналистская добросовестность не позволяют мне ничего предрешать априори. Ведь из этой новой концепции Вселенной возникают несколько, а не одна, концепций возможного Творца. То есть допустима концепция христианского, милосердного Бога, который все запрограммировал, сотворил, пустил в ход и теперь неотступно в нашем мире присутствует и видит, что мы делаем. Другая концепция, в версии пантеизма, предлагает видеть во Вселенной всеобъемлющий разум или высшую сущность, которая, конечно, все, а значит и нас, сотворила, но и все на этом. Хорошо ли, плохо ли, мучится ли кто-то в этом мире или не мучится – ей совершенно все равно. И мы, и Земля, и вся Вселенная ей, этой сущности, извините, «до лампочки». Она попросту играет нами либо вообще нас игнорирует. Возможна и третья концепция, наиболее близкая к атеизму, сводящаяся к тезе, что природа сама по себе совершенно бесцельна и из ее законов проистекает лишь видимость цели, а возникновением жизни и человечества мы обязаны эволюции и редчайшему сочетанию случайностей.
Мацей Паровский: Это последнее, мне кажется, равнозначно точке зрения Станислава Лема?
Мацей Иловецкий: Если судить по его высказываниям. Но я не разделяю такого взгляда. Мне кажется невозможным, хотя бы в свете того, что говорят некоторые физики (например, Дикке), чтобы все сводилось к случайности. Кстати говоря, только сейчас наука начинает ценить роль случайности. Но, по-моему, роль случайности в нашем мире и нашем возникновении большая, но не «ведущая». Что-то есть в этом еще кроме случайности, мне чудится какая-то необходимость. Я не знаю, какая из версий победит (в науке имею в виду – моя-то версия при мне и останется), но полагаю, что лишь «чистого» разума не хватит для того, чтобы это постичь. Тут нужно объединить критическое научное суждение с суждением совести. Разум и совесть, знания и аксиология – в их совместном действии – помогут нам все это понять.
Мацей Паровский: Холистическое видение мира, в котором все взаимосвязано, может изменить взгляд ученых на многое из того, что они до сих пор высмеивали. Хотя бы на феномен астрологии.
Мацей Иловецкий: Я даже собираюсь написать статью на эту тему, хоть и знаю, что астрология действует на всех ученых и вообще так называемых рационалистов, как красная тряпка на быка. Пока я ограничусь лишь напоминанием, что есть ведь разные виды астрологии. Гороскопы, например в «Курьере», хоть и забавны, но не имеют под собой никаких (я говорю это с сожалением, потому что предпочел бы, чтобы было иначе) научных оснований. Но должен признать, что я, когда читаю прилагаемые описания, всегда удивляюсь невероятной точности характеристик людей, относящихся к тем или иным знакам Зодиака. Мне интересно, почему столь часто такие описания попадают в самое яблочко, откуда берется такая изощренность в представлении характеров людей…
Мацей Паровский: И замечательная литературная безупречность, иногда прямо-таки… шекспировская.
Мацей Иловецкий: Верно. Читая о себе, о своих знакомых, я зачастую поражаюсь стопроцентному совпадению. Это невероятно. Можно, конечно, сказать, что поскольку люди – сложные живые существа и очень разные, в каждом из знаков найдется нечто им соответствующее. Но это неправильное объяснение. Поэтому, если подойти к астрологии с тем холистическим принципом, согласно которому все влияет на все, утверждаешься во мнении, что на наши характеры и на наше поведение влияет гораздо больше факторов космической природы, чем нам думалось раньше. Влияние кое-каких из такого рода факторов уже доказано. Хотя бы влияние на нас метеорологических явлений или фаз Луны. А ведь это нечто вроде осовремененной, обновленной «астрологии».
Мацей Паровский: Вскоре вы в очередной раз уедете на пару месяцев в Соединенные Штаты. Не собираетесь ли вы заглянуть под тот купол лунного городка в Аризоне, о котором вы писали в последней статье? Я прошу простить меня за бестактность, но и читателям «Фантастыки», и мне очень хотелось бы узнать, чем вы там будете заниматься.
Мацей Иловецкий: Мне хочется увидеть этот лунный городок своими глазами, но увы, этого не случится, у меня не командировка, а частная поездка. Я пишу сейчас книгу – не знаю, стоит ли об этом сейчас говорить, потому что и сглазить боюсь и того, что написать ее не сумею, то есть не хватит для этого ни сил, ни возможностей, ни времени. Это будет книга о вкладе польской культуры и науки во всемирную культуру и науку. И не столько о конкретном вкладе – Коперник, Кюри-Склодовская – сколько о том, что польская мысль внесла в общую культуру, в определенные концепции юридического права, модели цивилизации. Здесь можно коснуться разных вещей в разных областях. Например, идея «за вашу и нашу свободу», идея солидарности между народами – это ведь польская идея! Или, о чем вообще никто не знает, что доктрина «права на неповиновение» -- это польская концепция, сформулированная еще в средневековье неким Марцином из Ужендова. Он еще в те феодальные времена говорил о том, что если правитель правит плохо, если король плохой, то народ имеет врожденное, естественное, божье право заменить такого короля. Потом, конечно, об этом сказали и другие люди, например Торо, Руссо, в разных энциклопедиях можно найти «западные» имена, но именно поляк был тем первым, кто осмелился высказать такую идею так рано! Вот такую книгу я задумал, не энциклопедию, не компендиум – сборник эссе. В Штатах я отвлекусь немного от здешней убийственной работы, полажу по библиотекам, по архивам. Ну и чего уж скрывать, поскольку должен же я также немного заработать, прочту несколько лекций, главным образом в тамошней Полонии, расскажу о той ситуации, в которой сейчас находится наше общество, о новейших социологических исследованиях, о реформе.
Мацей Паровский: Есть ли у вас в ваших мечтаниях другие книги, за которые вы бы взялись, если бы у вас хватило здоровья и силы, а сутки насчитывали, ну скажем – 34 часа?
Мацей Иловецкий: Интересный вопрос. Если бы я мог выбиться из повседневной колеи, допустим, получить достаточно высокую стипендию года на три, то я бы с удовольствием написал бы книгу о том, о чем мы с вами говорили. То есть о ПЕРЕМЕНАХ в науке. Как это было некогда, что дает нам наука, как мы сегодня должны воспринимать науку, как это изменялось на протяжении веков. Красной нитью через эту книгу могло бы проходить известное высказывание философа науки Поппера о том, что феномен человеческих знаний это самое удивительное, что может быть во Вселенной. Мы познаем мир весьма странным образом. Ученые сейчас говорят, что наш мозг так устроен, что он, собственно, отгораживает нас от мира, отбирает из всей поступающей в него информации лишь то, что нам биологически нужно для жизни. То есть он отсекает какие-то края массива информации, пренебрегает какими-то образами и тому подобное. Это значит, что наш мозг не запрограммирован на полное познание природы, хотя вместе с тем прекрасно с таким познанием справляется… И ученые пытаются как-то преодолеть эти биологические барьеры, проломить их. И вот как это происходит, какими этапами… О-о, если бы я мог это изучить и об этом написать, то получилась бы, может быть, интересная книга. И вторая – я охотно написал бы о всяких таких научных диковинках, о различных абсурдных концепциях, о том, какие из них нашли подтверждение, а какие нет. О роли ошибки в науке, о том, откуда эти ошибки брались. Ошибка – это вообще-то очень интересная штуковина. В науке часто случается, что правильные представления защищают с помощью ошибочных аргументов – пример Галилея тут выглядит весьма поучительным. Или наоборот – хорошие аргументы используются для защиты ошибочных теорий, недопустимых обобщений. Я уже вижу, что эти две книги вообще-то можно было бы объединить в одну – в нечто вроде «Summa technologiae» пана Станислава Лема. Будь у меня способности и возможности пана Станислава Лема, я написал бы такую «Сумму» о науке.
Мацей Паровский: В такой книге можно было бы посвятить немного места опасностям, проистекающим из принятия новой парадигмы. Из мира рационализма, значимости, вооруженного лупой глаза путь ведет нас в страну различных иррациональностей, произвольности, псевдомистицизмов и необоснованных предположений. Таким, во всяком случае, может быть восприятие нового метода.
Мацей Иловецкий: Да, такие опасности существуют, и, наверное, о них стоило бы написать. Люди питают склонность к «иррационализмам», я и сам люблю все таинственное и странное. Честно говоря, мне хотелось бы, например, чтобы «летающие тарелки» оказались не природным явлением, а ИХ транспортным средством. Но я допускаю или даже, к сожалению, подозреваю, что это нечто совершенно естественное или, может быть, это просто общественно-психологическое заблуждение, как, например, в юнговской интерпретации. Однако замалчивание и высмеивание НЛО ни к чему не ведет, потому что это факт – может быть как общественное явление, может быть как нечто естественное, а может быть – и что-то более странное. А вы говорите: новые иррационализмы, страхи, мистицизмы, необоснованные предчувствия, связанные с новой парадигмой. У каждой эпохи был свой опыт такого рода. И об этом тоже можно написать. Да, собственно, я собираю материалы для такой книги.
Мацей Паровский: О страхах и надеждах человечества?
Мацей Иловецкий: О страхах и надеждах «обычных» людей и о предсказаниях футурологов в разных эпохах. О том, чего люди в прошлом боялись, и на что они надеялись, чего ждали. Это ведь заметно меняется с переходом из одного в другое тысячелетие. Тысячу лет назад люди думали, что близится конец света, потому что дата была уж больно круглой. А кроме того они, скорее всего подсознательно, предчувствовали скорое наступление перемен, ощущали, что нечто кончается, миру, каким они его знали, приходит конец. И ведь так и есть – тогда умирала постримская цивилизация и нарождался феодальный мир, определенно христианский. Но люди боялись прежде всего конца света. Одни бежали в лесные пущи в страхе перед жуткими апокалиптическими событиями, другие замыкались в монастырях. А третьи, напротив, пускались во все тяжкие, чтобы испробовать в этой их жизни все возможное, пока гром не грянул. Люди тех времен боялись черта, Бога, природных бедствий, призраков и привидений… Современного человека мучают другие страхи. Мы, правда, тоже инстинктивно чувствуем усиление давления всяческих перемен и их вселенский размах, но в сердцевине боязни современного человека находится страх перед САМИМ СОБОЙ. Перед человеком как таковым и перед тем, что человечество способно натворить, как достаточно ясно показала нам новейшая история. Люди подозревают, что наша цивилизация дышит на ладан, то есть доходит до определенных границ, сама себя уничтожает. К этому добавляется страх, вытекающий из переоценки ценностей, из ускользания этической почвы из-под наших ног. Атакуемые со всех сторон, люди перестают понимать, что хорошо, а что – плохо, где меньшее зло и где большее добро. Мы подсознательно (а иногда и вполне осознавая это) боимся, потому что ценности, которые мы считали вечными, ставятся под сомнение и подвергаются нападению со всех сторон.
Мацей Паровский: Да, и я не устаю поражаться тому, сколько же некоторые люди тратят энергии на то, чтобы сражаться с хорошими, добрыми принципами.
Мацей Иловецкий: Которые попросту нашли подтверждение.
Мацей Паровский: Упорство людей в борьбе с <духовными> ценностями – с этим журналистам часто приходится встречаться. Однако, с другой стороны, у журналистов также больше возможностей, чтобы выступить в защиту этих ценностей. Хотя бы публикуя такие же статьи, какие пишете вы. Как я понимаю, вы никогда не сожалели о принятом когда-то решении – уйти из биологии в журналистику?
Мацей Иловецкий: Напротив, иногда сожалел. Вообще-то, знаете ли, я ведь мечтал о медицине. И до сих пор не могу простить себе того, что не ее выбрал. Мне кажется, что это одна из тех немногих профессий, которые придают человеческой жизни больший смысл. Конечно, я также очень люблю и высоко ценю журналистику, считаю ее не только способом зарабатывания денег, но и хорошей работой, выполняя которую в согласии с собственной совестью и признанными ценностями, можно попытаться воздействовать на людские умы или показать разные взгляды на мир. Но медицина – мой идеал. И медицина, и биология как наука очень меня привлекают, они попросту восхитительны! Во всех эпохах, во всех общественных системах именно медицина была наиболее важной и нужной. Излечивая людей, чувствуешь, что находишь смысл жизни. Это уже начинает смахивать на проповедь, но… я и в самом деле так думаю.
17. Пропущенный материал – это первая часть большого интервью, взятого Мацеем Паровским у Мацея Иловецкого, постоянного автора «Фантастыки», чьи статьи уже дважды в читательских опросах (1984/1985 и 1986) завоевывали (а вскоре завоюют и в третий раз) первое место среди всех журнальных материалов. Иловецкий отправлялся в длительную поездку по США, и это интервью как бы компенсировало временное отсутствие в «Фантастыке» уже привычных ее читателям материалов.
ЩЕЛИ (ч. 1)
(Szczeliny – 1)
Мацей Паровский: Каверзный вопрос. Вы читаете фантастику? И читаете ли вы «Фантастыку» или только публикуетесь в ней?
Мацей Иловецкий: Я очень люблю фантастику, и «Фантастыку» люблю тоже – с самого первого номера ваш горячий поклонник. В моей библиотеке много книг этого жанра, и мне, кстати говоря, интересна поляризация отношения к научной фантастике. Очень мало людей, совершенно к ней равнодушных. Люди либо ее ненавидят, как хотя бы пан Станислав Лем, который считается одним из главных ее творцов -- и подобное неприязненное отношение демонстрируют многие известные мне польские ученые; либо беззаветно любят, читая все без разбора, в том числе и то, что и в руки брать не стоит. А ведь хотелось бы, чтобы фантастика всегда будила мысль. И хорошая фантастика делает это, исполняя важную общественную роль. Поскольку главным заданием фантастики, вероятно, является формирование воображения.
По-моему, хотя, впрочем, не только по-моему, и по мнению Эйнштейна, например, тоже -- у меня хорошие предшественники, воображение важнее даже знания. Фантастика как в кавычках так и без таковых могла бы взять на себя корректирующую функцию в отношении модели современного просвещения, ориентированной прежде всего на знания, на пополнение запасов информации. Она может научить задавать элементарные, детские вопросы, что очень важно для нынешнего нашего понимания науки и мира.
Мацей Паровский: Информации – красочной, интригующей, изумляющей – и в ваших статьях хватает. Вы не могли бы рассказать о том, как и откуда вы ее черпаете?
Мацей Иловецкий: Этот вопрос мне часто задают на встречах с читателями. У каждого журналиста свои методы, но основополагающим здесь мне кажется наличие хорошего архива. То есть я читаю бесчисленное количество как польских, так и иностранных научных и научно-популярных журналов, а затем собираю сотни вырезок в специальные папки, посвященные разным темам.
Вот тут, например, сами видите, у меня «Грибы», «Космос», «Гибель Вселенной», «Жизнь растений», «Перемена пола», «Дети из пробирки», «Восточная философия», «Усталость», «Язык и окружающая среда»… Из иностранных журналов я регулярно читаю (потому что нахожусь в особой ситуации – мне доступен архив журнала «Problemy», хотя по финансовым причинам и он пополняется все хуже и хуже) следующие журналы: «Science American», «New Scientist», «Science News», «Discover», «Science et Vie», «La Recherche», «Природа», «Psychologic Todey» и другие. У меня тут изрядная собственная библиотека из книг различной тематики. Из заграничных поездок я привожу домой <многие> килограммы бумаги. В США, в отличие от Виктора Осятыньского, который взял много интересных интервью у американских ученых, я провожу почти все время командировки в библиотеках, привозя в результате домой сумки материалов.
Там я попросту иду, например, в Библиотеку города Нью-Йорка, где просматриваю заказанное, конспектирую и делаю выписки или ксерокопирую нужные мне страницы книг или журналов, благо это стоит немногие центы. Ну а что касается американцев, то они умеют продавать свои открытия, придавая им оттенок сенсационности, ведь для них важно, чтобы журнал хорошо покупался. Так что это всегда прекрасно сделано, и я прямо-таки насыщаюсь там идеями и мыслями, которыми потом торгую здесь, за счет чего и живу. Моя любимые отрасли науки – это биология и медицина, но я интересуюсь также физикой, для чего имею некоторые основания, поскольку как-никак биохимик по образованию, а это как бы на стыке наук точных, как, например, химия, физика или астрономия, и не совсем точных, к каковым относится биология.
Думаю, что это оказалось важным для моей журналистской практики – способ мышления, выработанный за годы именно такой учебы, отношение к источникам, архивам.
Мацей Паровский: Благодаря работе в газете «Polityka» и журнале «Problemy» вы часто встречались со многими польскими учеными. Можете ли вы себе представить, что пишете статью, опираясь только на научные достижения польских ученых? Смогли бы вы выжить в таких условиях?
Мацей Иловецкий: Думаю, что если бы потребовалось, то я скорее всего выжил бы, но не без труда. Если хочешь знать, что на самом деле творится в науке, нужно ориентироваться в том, чем занимаются сильнейшие ее представители. А сегодня центры большой науки располагаются в США, наиболее развитых <западноевропейских> странах и СССР. Там <новейшие> приборы и оборудование, большие финансовые средства, вкладываемые в науку, великолепные банки информации. У нас же торможение науки связано не, как думают некоторые, с доктринальными ограничениями – сейчас исследовать можно все – а с отсутствием материальных возможностей и доступа к информации. Если ничего в этом отношении не изменится, то польской науке в будущем не поздоровится. Но есть и вторая проблема. Хочу обратить ваше внимание на то, что польские ученые с все большим трудом продают свои достижения. Некогда наши физики, такие как Леопольд Инфельд, Владислав Натансон, Аркадиуш Пекара, или философы, такие как Владислав Татаркевич или Тадеуш Котарбиньский, умели изящно и красиво преподнести как то, что делается в науке, так и свои размышления об этом.
Они умели писать прекрасные эссе, из которых даже неосведомленный читатель мог многое почерпнуть для себя, на которых он мог учиться. А сегодня, я уж не знаю, что является тому причиной: углубление ли специализации, или привязанность к формализму, или страх перед смелым синтетическим обобщением, перед постановкой и решением неких общих вопросов, но наши ученые пишут мало и чаще всего высокомерно. Наверное есть в этом что-то от боязни восстановить против себя научную среду (я имею в виду предвзятое отрицательное отношение к так называемой популяризации науки). Я замечаю также, что многие ученые боятся «высунуться», осмешить себя в глазах коллег. И материальная сторона дела вдобавок. Написание научно-популярных книг много денег не приносит, а ведь это тяжелый труд. Но я считаю, что если кто-то не может внятно объяснить, чем он, собственно, занимается, то он сам в этом плохо разбирается. Хотя можно, конечно, найти и примеры в защиту обратной тезы. Кажется, Эйнштейн не мог популярно изложить свою теорию…
Мацей Паровский: Возможно потому, что многие из его объяснений находили выражение лишь в математических формулах. Я догадываюсь, что многим из ваших друзей-ученых не нравится то, что вы публикуетесь у нас. Известный популяризатор серьезной науки пишет в молодежной «несерьезной» «Фантастыке» о йети, Минотавре, третьем глазе…
Мацей Иловецкий: Да, вы правы… Я говорю им в свою защиту, что если хочешь ознакомить молодых людей с научными проблемами, то нужно делать это в именно таком, предназначенном молодежи периодическом издании, которое она ценит и любит. По известному принципу: обучая, забавлять и, забавляя, обучать. Ну и потом, я всегда признаюсь, что, работая для «Фантастыки», умственно расслабляюсь и позволяю себе увлечься. И вместе с тем я, когда пишу статью, вижу перед собой молодых читателей, которым нельзя вешать лапшу на уши. Поэтому если я пишу о чем то, что выглядит слишком уж фантастическим и несерьезным, то стараюсь это чем-то подтвердить, например ссылками на «Nature» или «Science» или другой какой-нибудь серьезный научный журнал, в которых эти темы затрагивались. Да, некоторые из моих знакомых профессоров упрекают меня в том, что я пишу статьи для «Фантастыки». «Ну чего ты лезешь в пограничные темы, где все еще неизвестно, что правда, а что ложь! А если окажется, что все это чушь несусветная?» Я отвечаю на это, что всегда предупреждаю, где лишь только предположение, где хоть и сильно иногда критикуемая, но интересная концепция, а где уже общепринятая в науке гипотеза. Они кривят рот, а я с маниакальным упорством повторяю тезу о формировании воображения. Хотя мне конечно ни в коем случае не хотелось бы засорять молодые умы плевелами или сеять так называемый иррационализм.
Мацей Паровский: Я заметил в вашем цикле «С той стороны зеркала» кое-что иное. Вы пишете для «Фантастыки» статьи интригующего характера, довольно таки последовательно избегая обобщений. В них почти всегда описываются некие диковины, яркие, интересные происшествия, но вы не подводите черту, оставляете проблему открытой. Я помню вашу прекрасную статью об Асуанской плотине в журнале «Odra», где вы убедительно показали, что такое узурпаторское отношение к природе приводит к неминуемому краху – все, предмет разговора исчерпан. У нас иначе. У нас вы останавливаетесь на пороге определенных решений, подводите читателя к постановке вопроса, но сами этот вопрос не ставите. Вы, например, цитируете Роберта Дикке/Robert Dicke, который говорит, что мир как будто специально был создан для того, чтобы «породить человека», но не вводите гипотезу существования Бога, хотя таковая напрашивается. Вы раздаете покерные карты и говорите – а теперь играйте сами. Конечно, это самое общее представление, которое, по-моему, можно получить при чтении ваших статей: в нашем нынешнем так называемом научном представлении о мире зияют щели, с которыми нужно что-то делать.
Мацей Иловецкий: Вы правильно поняли мои намерения: я не хочу ничего навязывать. Я хочу довериться критическому мышлению молодых людей, позволить им выбирать. И со щелями вы не ошиблись. Их-то я и имел в виду. Статьи в журнале «Odra» имеют, скорее, публицистический характер, в них идет речь о проблемах, близких широко понимаемой политике – социальной, экономической. В «Фантастыке» я исхожу из той предпосылки, может быть и не совсем правильной, что молодым людям следует предоставлять информацию о том, что происходит в современной науке, в обертке определенной занимательности, даже сенсационности. Молодых читателей нужно научить критически мыслить. Поэтому я зачастую и выбираю такие странные темы. Например, о вампирах, которые на первый взгляд кажутся порождением фантазии (кстати говоря, легенды о вампирах характерны прежде всего для славянско-литовской мифологии), но их существование может найти объяснение в рамках современной науки. Если это жертвы определенной болезни крови, то в таком случае их странный внешний вид, отвращение к чесноку, кровожадные инстинкты и прочее – это уже факт, а не миф. Повторяю, может найти такое объяснение. Но объяснение может быть и другим.
Мацей Паровский: У науки сейчас хватает хлопот с самой собой. Наука изменяется, изменяется и наше отношение к науке. Многие уже годы читая ваши статьи, я все жду, также у нас, что вы когда-нибудь скажете: когда двадцать лет назад я начинал писать о науке, я думал, что… А оказалось, что…
Мацей Иловецкий: Да, действительно, изменилось многое. Чрезмерный энтузиазм, который разделялся мною со всем моим поколением, беззаветная вера в то, что наука может решить все проблемы, ныне сменяется их противоположностью. Впрочем, лишь частично, потому что, например, с лекарством против СПИДа, новыми источниками энергии, полетами на Луну, решением проблемы с продовольствием или биотехнологией – нам могут помочь только ученые. Но ныне существует и крайнее, все активнее себя проявляющее отношение к науке как к источнику всех бед, как к чему-то тому, чье развитие и валит нам на наши головы все несчастья. Если бы не было науки, не было бы и атомной бомбы, эмбриональной инженерии, всех тех хлопот и осложнений, которые связаны с программированием нашей собственной эволюции, то есть с вторжением человека в собственную биологическую природу. Я думаю, что, как и всегда, наиболее разумная позиция – «центральная», признающая, что хотя мы еще много чего хорошего можем получить от науки, но вместе с тем существуют проблемы, которые она решить не может, потому что создана не для этого. Нам придется решать их самим, следуя голосу совести. Речь идет о разных ценностях, которые нужно либо принять, либо отбросить. И в таком выборе наука помочь не может или, даже если и может помочь, то лишь в малой степени.
Мацей Паровский: Потому что наука по определению занимается не такими ценностями, но фактами?
Мацей Иловецкий: Да, и именно поэтому наука может доставить нам много разных (а чем дальше, тем больших) хлопот. Она сейчас вторгается в те области, доступ в которые, по прежним представлениям, имел лишь Творец. Она создает живые организмы. Занимается скрещиванием видов, например человека с обезьяной. Мы вступаем в особенно опасный этап, для которого характерен взгляд на человека как на пластилин, из которого можно лепить все, что угодно, исправляя наш несовершенный биологический или психический облик. Но можно ли? В смысле – разрешено ли? Даже если намерения будут хорошими, это способно привести к трагедии. Потому, во-первых, что мы очень мало знаем о том, что для человека хорошо, а что – плохо. А во-вторых, помимо того результата, к которому мы стремимся, всегда достигаются некие побочные и, как правило, вредные результаты. Думаю, что это касается не только биологии, но и вообще всех человеческих предприятий – технических, социальных. И в-третьих, шествуя без всяких зазрений совести по дороге научного развития, мы начинаем преступать законы, правила и заповеди, утвердившиеся в ходе исторического развития человеческого общества. Хорошие законы, правила и заповеди. Например, заповедь – не убий…
Мацей Паровский: И не блудодействуй (то есть не скрещивайся) с животными. Так, может быть, наука хотя бы частично согласуется с религией или религиями, которые на протяжении многих веков выступали неусыпными стражами указанных ценностей. Как по вашему – научное мировоззрение и религия и в самом деле обречены на конфликт? Ведь известны многие воистину великие ученые, для которых такого конфликта не было и нет.
Мацей Иловецкий: Однако существовало убеждение (или модель) в главном течении науки XX века, согласно которому наука противостоит вере. Сейчас это убеждение меняется. Я стою на той точке зрения, что наука – лучший, быть может, источник знаний об окружающем нас мире и о нас самих, но – не единственный. И более того, недостаточный. Не менее важны литература, философия, религия, интуиция, внутреннее убеждение. Например, веления собственной совести, которая говорит нам, что можно делать и что делать нельзя,– никак ныне не объяснишь с научной точки зрения. Вообще-то предпринимались попытки вывести, например, заповедь «не убий» из неких эволюционных представлений, но особого успеха они не имели. Впрочем, я предпочел бы, чтобы не нашлось, например, «эталона добра», которым можно было бы измерять альтруизм – предпочитаю думать о нем, как о свойственной только нам, людям, черте характера. Поэтому я считаю, что наука и вера не столь враждебны друг другу, как считали в XIX веке, из которого выросла модель сайентизма, отвергающего все то, что не находит научного подтверждения.
Мацей Паровский: Сайентизм – это слово звучит как эпитет. Но сегодня почти все открещиваются от сайентизма. Вместо этого говорят о новом стиле научной деятельности, новой парадигме. И что это за парадигма?
(Окончание интервью см. в следующем номере журнала)
14. В рубрике «Наука и фантастика» размещена очередная статья Мацея Иловецкого«Rozum, czyli efekt uboczny/Разум, или Побочный эффект» -- о гипотезе профессора Конрада Фиалковского, согласно которой столь сложно организованный и высоко развитый орган, как человеческий мозг (человек использует лишь малую часть его потенциальных возможностей) появился по очень простой причине. Долгое время предки людей добывали себе пропитание, охотясь на животных путем гонного лова. Такая охота в климатических условиях жаркой саванны требовала изрядных физических усилий, что приводило к очень частому и сильному перегреву тела.
Гоминиды испытывали тепловой шок, проявлением чего был перегрев омывающей мозг крови. Для мозга такой перегрев вреден, поскольку он негативно влияет на деятельность клеток мозга, нейронов.
Вот здесь самое время вспомнить о теории фон Нойманна, которую можно вкратце сформулировать следующим образом: рабочая надежность системы, составленной из ненадежных элементов, тем выше, чем этих элементов больше и чем выше количество связей между ними. Ну и вот что получается: мозг, эта самая система, приспособился к трудной ситуации, разрастаясь и усложняясь.
То есть, развитие мозга гоминидов было результатом их адаптации к тепловому шоку. В чем им просто повезло, потому что в эволюции некоторых быстро бегавших тропических животных был использован и другой принцип – развитие специальных систем охлаждения мозга.
Простая, стройная и не противоречивая гипотеза, которая, кстати, дает столь же простой ответ на еще один издавна задаваемый вопрос: почему кроманьонцы, сильно уступавшие в физической силе неандертальцам, обитавшим почитай повсюду в Европе, в конце концов целиком и полностью вытеснили этих своих родичей? Ответ: а потому что умнее их стали. Неандертальцы на ранних этапах своей истории более полно использовали исходные возможности своего мозга: перестали гоняться за животными, изменили способ охоты на тот, который не требовал больших физических усилий. И развитие их мозга замедлилось. Дурни же кроманьонцы продолжали, как шальные, носиться по саванне, пока, наконец, не поумнели. Цветная иллюстрация МАРЕКА ЗАЛЕЙСКОГО/Marek Zalejski.
12. В замечательный Словарь польских авторов фантастикиАнджей Невядовский добавляет еще две персоналии: писателя и историка Стефана Бушчиньского/Buszczyński Stefan (1821 – 1892) и писательницы и публицистки Марии Буино-Арцт/Buyno-Arctowa Maria (1877 – 1952). Здесь же (в рубрике «Pożołkle kartki/Пожелтевшие страницы») публикуется отрывок из «Рукописи из будущего века/Rękopis z przyszłego wieku» (Kraków, 1918) С.Бушчиньского c небольшой черно-белой иллюстрацией РИШАРДА ВОЙТИНЬСКОГО/Ryszard Wojtyński.
13. Книгу «The Best Science Fiction of the Year», vol.10 (Edited by Terry Carr. London, Victor Gollancz Ltd. 1981), откуда, вероятно, и был взят для перевода рассказ Ф.Дика, рецензирует Славомир Кендзерский
Здесь же Мацей Паровский рецензирует книгу Ф.Дика (Philip K.Dick. «Sloneczna loteria», Czytelnik, 1981). Раздел украшен небольшим черно-белым рисунком ПШЕМЫСЛАВА УЛЯТОВСКОГО/Przemysław Ulatowski.
14. Статья «О климате, искусственных светилах и political fiction» (название дано редакцией) Гая Лайона Плэйфэйра и Скотта Хилла/Guy Lyon Playfair, Skott Hill – выдержка из книги «Небесные циклы. Космические факторы и их влияние на нашу жизнь», которая в это время готовилась к публикации в издательстве PIW (Państwowy Instytut Wydawniczy) в серии (замечательной! говорю с придыханием) «Библиотека современной мысли/Biblioteka Myśli Wspólczesnej». О чем – понятно из названия.
15. Далее следует врезка с информацией о Гожувском (m. Gorzów) клубе любителей фантастики. Эти замечательные парни и девушки помимо прочего издавали целую серию очень интересных книг – некоторые из них стоят на моих полках. И сейчас я с некоторой ностальгией читаю строки: «Жаль, что все они (эти книги) все еще издаются в маленьких, едва двадцатитысячных тиражах (а у первых книг тираж был и вовсе только 10000 экземпляров)».
16. В начале статьи «Над великой тайной/Nad wielką tajemnicą» Арнольд Мостович/Arnold Mostowicz усердно пересказывает гипотезы Захарии Ситчина о существовании некоей 12-й планеты, откуда прилетали на Землю ее обитатели, подкрепляя сказанное сообщением о вышедшей в 1940 году книге китайского ученого, проживавшего в Париже, в которой также говорилось о некоей неизвестной нам ныне планете, о которой, однако, знали древние китайцы.
Далее Мостович переходит к рассказу об удивительных астрономических знаниях догонов, напоминает об известном казусе с описанием Джонатаном Свифтом спутников Марса, а следом – об одном из приключений Мюнхаузена, в ходе которого бравый барон, отправившись в космос и двигаясь по прямой линии, возвращается аккурат в то место, из которого вылетел (что идеально согласуется с современными научными взглядами). Напомнив о гелиоцентрических взглядах Аристарха Самосского, далеких от аристотелевских, Мостович рассказывает о выявленных связях между положением планет на небесном своде в момент рождения человека и его (человека) характером и даже судьбой, чтобы затем изящно перейти к рассказу о картах Пири Рейса… И вот тут, когда у недоуменного читателя складывается в голове вполне определенный вопрос, Мостович сам его задает: «После знакомства со всеми этими примерами, в которых история смешивается с биологией и географией, а Джонатан Свифт – с Кеплером и Аристархом, читатель вправе спросить: что из этого следует? Ну, так, по правде говоря, я и сам не знаю». То есть знать-то точно Мостович не знает, но догадка у него есть: похоже, что все это – кусочки некоей единой великой тайны, которую еще предстоит постичь…
17. В этом номере «Фантастыки» впервые на ее страницах появляется человек, который затем еще долго будет определять одну из важных черт складывавшегося облика журнала – научный обозреватель Мацей Иловецкий/Maciej Iłowecki.
Прекрасно образованный журналист и публицист, Мацей Иловецкий (род. 1935) в 1974 – 1990 годах работал в журнале «Проблемы/Problemy». В задуманном им цикле статей для «Фантастыки» Иловецкий собирался показать (что, впрочем, и сделал), что, «возможно, не все, что кажется очевидным или надежно установленным, таковым на самом деле является». «Я предлагаю читателям, -- пишет он далее, -- совершение ежемесячных путешествий на ту сторону зеркала, то есть в мир, в котором возможно все, а границей служит лишь собственное воображение». Отсюда и название этой вводной статьи, которое позже превратится в название рубрики: «С той стороны зеркала/Z tamtej strony lustra».Статью сопровождают три иллюстрации: небольшая цветная ТОМАША МАРЕКА ВИСЬНЕВСКОГО/Tomasz Marek Wiśniewski, большая (на лист) черно-белая РОБЕРТА ЛЕХОВИЧА/Robert Lechowicz и совсем маленькая черно-белая БАРБАРЫ ЗЕМБИЦКОЙ/Barbara Ziembicka.
18. «С перевесом переводов/Z przewagą tłumaczeń» -- так называется интервью, которое Мацей Паровский взял у Катажины Кжемуской/Katarzyna Krzemuska, главного редактора «Литературного издательства/Wydawnictwo Literackie», расположенного в Кракове. Это издательство прославилось на ниве фантастики изданием великолепной серии «Фантастика и Ужас/Fantastyka i Groza», в которой и в самом деле печатались лишь иностранные авторы. Что касается польских – у WL было только два отечественных автора, книги которых издательство охотно публиковало. Но зато каких!
Адам Висьневский-Снерг/Adam Wiśniewski-Snerg и Станислав Лем/Stanislaw Lem! У Лема как раз в эту пору печаталось в издательстве собрание сочинений. Понятно, что интервьюер спросил об этом – и этот фрагмент я изложу подробнее.
«-- Как это началось с Лемом? Это он предложил WL издание своих избранных произведений, или издательство – ему?
-- Лемовская серия, чье второе издание выходит теперь в новом графическом оформлении, была инициативой и замыслом издательства. Лем, разумеется, выразил согласие и, казалось, был доволен предложенным. Но это он, а не мы, всегда он сам устанавливает порядок, в котором выходят тома; он, а не редакторы, соответствующим образом группирует произведения в томах.
-- Я понимаю, что в случае другого автора это было бы мучительным. Но Лем…
-- Ох, Лем очень трудный в сотрудничестве автор, об этом можно было бы рассказать много смешного. У него эмоциональный характер, он быстро сам себя доводит до кипения и раздражается из-за пустяков. Лем время от времени приходит в редакцию в 9-10 часов утра – приезжает из поселка Клины за покупками, у него записано на листках бумаги, что нужно из продуктов купить, ну и заодно выясняет состояние своих дел в издательстве. Уже прямо с порога, не глядя на то, есть в редакции какие-то посетители или нет, он излагает целый список последних прегрешений издательства перед его особой. В этом бывают тени истины, но бывают и совершенные выдумки. Впрочем, это мне симпатично, я привыкла к этому, и когда Лем долго не появляется, мне этого не хватает. И вот, значит, я усаживаю Лема и, выслушав претензию, раболепно объясняю, что и как, и даю при этом ему понять, что жить без него нам ну никак нельзя… Что, впрочем, сущая правда, только изложенная из конъюнктурных взглядов в этот именно момент. Он же, в свою очередь, изливает на меня все свои обиды, как бы все время, наверное, ожидая заверений в том, то издательство все еще его любит. Дает мне, впрочем, почувствовать, что ко мне лично претензий не имеет, даже наоборот, но осаживает меня, как представительницу учреждения. Вслед за объяснениями, обещаниями приходит пора на прощание, и Лем уходит распогоженный, излеченный от претензий.
-- А чего чаще всего касаются эти семейные споры?
-- Иногда издательство запаздывает с выпуском какой-то из его книг, что в последнее время происходит все чаще и чаще и в чем, в основном, виноваты наши деловые партнеры. Лем заявляет в ультимативной форме, что если к такому-то и такому-то времени книга не выйдет из печати, он разрывает договор с нами. Ну и, расставшись с ним, мы умоляем поторопиться типографию, подгоняем других партнеров, стараемся выполнить все его желания. Я, кстати говоря, прекрасно понимаю его раздражение. Сама, когда у меня что-то в издательстве не ладится, когда вынуждена соглашаться на простои и опоздания с выходом книг, в которых мы ну совершенно не виноваты, думаю: а не бросить ли мне все это и не пойти ли к Лему в секретарши. Ему нужен кто-то, кто бы распечатывал посылки с книгами, отвечал на письма. И, несмотря на наши повторяющиеся стычки, Лем говорил, что готов взять меня к себе.
-- А кто придумал серию «Станислав Лем рекомендует» -- он или издательство? Почему, несмотря на то, что серия пользовалась успехом среди читателей, она так быстро угасла?
-- Замысел серии был лемовским. Это должна была быть серия переводных книг, предлагающая польскому читателю ценные произведения, которые, согласно Лему, следовало этому самому читателю присвоить – произведения как англо-американских авторов, так и авторов из соцстран. К сожалению, уже на стадии переговоров с авторами первых томов начали появляться сигналы того, что замысел серии будет трудным в реализации, потому что, в сущности, все авторы требовали уплаты гонорара в валюте. Это привело, например, к совершенно ненужному недоразумению с Диком, который поначалу собирался приехать в Польшу и поэтому согласился на гонорар в злотых. Потом, однако, появились какие-то сложности с его стороны, он уже не мог приехать и стал высказывать претензии, поскольку узнал, что возможность выплаты гонорара в валюте все же существовала. Но в этом недоразумении Лем совершенно не виноват. Серию пару раз стопорило и по другим причинам: из-за одного из переводчиков, имя которого в то время, в половине 70-х годов, не могло появиться в печати; в свою очередь несколько произведений американских авторов вызывало сомнения политического, идеологического рода… Все это разочаровало Лема по отношению к серии: она толкала его на конфликты, давала поводы к совершенно необоснованным подозрениям, поэтому он отказался от ее продолжения.
-- Ведется ли в издательстве какая-то централизованная политика в области НФ, или она разбита по языковым отделам?
-- Некоего центрального знатока фантастики в издательстве нет. Переводами занимается пани Мария Кани/Maria Kaniowa, список слагается из предложений, которые высказывают сотрудники редакции переводов – те, которые знают и любят жанр. Книги Лема и пары других польских авторов – это, в свою очередь, результат многолетней работы редакции современной польской литературы. Впрочем, большинство книг Лема редактировала я. Лем за мной был записан. И именно этого я больше всего жалею, сидя сейчас в кресле главного редактора – что оно забрало у меня возможность редактирования Лема. У меня нет на это времени, а я охотно занималась бы этим.
-- Погодите, так, значит, «Робот», дебют Снерга в начале 70-х годов, это, наверное, тоже, частично разумеется, ваша заслуга?
-- Так уж сложилось, что дебют Снерга у нас – также моя заслуга. Были разноречивые внутренние рецензии этой книги, у нее были решительно настроенные противники, но поскольку мне она очень понравилась, я настояла на включении ее в издательский план. Потом у нас вышли и другие книги Снерга, на мой взгляд не столь хорошие, как «Робот». Снерг изменил манеру письма, не жанр, может быть, но пропорции, сдвинулись акценты, это уже не тот тип прозы, что был в «Роботе». В прозе Снерга появились новые элементы, и это ей, мне кажется, не идет на пользу…»
Ну вот, длиннющая такая цитата, но оно того, я думаю, стоило. В интервью еще много чего интересного, но мы с вами, пожалуй, на этом остановимся.
облако тэгов
